Газета "РЫБАК РЫБАКА" №9   

Уже давно прошел лед по Енисею, падала вода, и вылез комар, когда к берегу нашего поселка пристал дедок-эвенк - маленький седенький человек на серенькой казанке без мотора, с веслами той особенной пепельности, какая бывает только у осины. Он попросил хлеба, и я пригласил его к себе, напоил чаем, накормил. Эвенка звали Василием. Будучи сердечником, он много лет стоял в краевой очереди на операцию, потом те стали платными и стоили, сколько не заработать и за жизнь. Государство оплачивало только по несколько штук в год, и Василий, в конце концов, дождался, но ушло на это еще пяток лет. Он добрался до города и лег в больницу, а "там посмотрел и вижу - как кого прооперируют - в холодильник: врачи-то молодые все". Поглядел он на это дело и ушел: "Я разве выдержу? Раньше бы!" Пошел себе обратно, шел-шел, дошел по берегу до бакенщика. Тот дал лодку, которую сам недавно поймал. Дыроватая, но ничего, зато чайник в ней и весла.

- Ну а водку-то пьешь? - спросил я.

- Пью, когда есть, - просто ответил Василий, - сейчас-то нельзя пить мне, утону - засну, а лодка бежит - черпать надо.

У Василия был густой седой ежик, аккуратные ногти. Одет был во фланелевую рубашку, пиджак, штаны, короткие обрезанные сапоги. На ремне большой нож в кожаных ножнах - когда ходил по Красноярску, прятал его: "А как без ножа?". Он говорил, что по сравнению с югом здесь, на Севере, народ лучше, не дадут пропасть, накормят, обогреют. Держался Василий с достоинством, говорил спокойно, никуда не спешил, закинул даже удочку, нельзя ли со мной остаться, порыбачить, потом, мол, и ягода начнется, а до охоты далеко еще. Из еды его интересовал только чай и хлеб. Ел не жадно. От супа отказался.

Был он до мозга костей речным и таежным человеком, рыбалка с детства составляла главную часть его души, и о чем мы с ним только не говорили... О ловле ленков, тайменей и харюзов на бесчисленных сибирских речках, о смазке для кожаной обуви из щучьего нутряного жира, о рукавицах из шкуры тайменя и заплатках из налимьей шкуры для треснутой лыжи. У Василия никогда не было никакого особого снаряжения, блесны он выпиливал из ложек, тройники изготавливал, вставляя в опиленную тозовочную гильзу три налимьих крючка и заливая их оловом. Поплавки для самоловов он не вырезал, как принято, из пенопласта, а делал из скрученной в рулон бересты. Груза для сетей и неводов он изготавливал тоже по-старинному - заворачивал камушек кусочком бересты. Такие груза вместе с поплавками имеют одно общее название: кибасья. Сеть на Енисее называется тоже по-своему - пущальня.

Василий рассказывал, как рыбачил тайменя на одной речке. На ветке - легкой осиновой долбленке - сплавлялся по шивере. Ловил "на мыша", вместо лески используя тонкую веревку. Веревка была привязана к ветке, и здесь еще лежало какое-то ее количество. Остальная веревка тащилась за лодкой, Василий сжимал ее зубами, а в руках держал весло, которым легонько подрабатывал. Когда таймень брал, бросал весло, подсекал, стравливал веревку, а потом постепенно вываживал рыбину, выбирая веревку руками...

У меня на охотничьем участке было много речек и ручьев с эвенкийскими названиями, но я не знал ничего, кроме того, что Майгунна - это Ленковая, и устроил Василию целый допрос. Оказалось, что Юкта означает Холодный Ключ, Гаинда - певучее, похожее на лебединый крик, название - Лебединая, Чиринда - Пахнущая, Аяхта - Хорошая.

Вся местность ожила, заговорив понятными и близкими названиями: Дигали переводилось, как Тундрочку Обходили, Хигами - Мокрый Снег, Тынеп - "место, где когда-то было хорошо пасти оленей", а скачущий по камням ручей Кангелан означал Маленький Колокольчик.

Но главное, что меня поразило - обилие рыбьих названий. Корень "хури" или "сури", оказалось, означает - сиг, и вот разгадались бесконечные Хуринды, Суринды и Суриндаконы, которыми так пестрит карта Эвенкии. Пульванондра - название реки, давно поразившее мое воображение своим зычным и грозным звучанием, переводилось как Язевая. Всем известно, что майга по-эвенкийски - ленок. Только в Бахту впадает две Майгушаши.

Таймень по-эвенкийски - дели, я сразу вспомнил голец Делимо в среднем течении Бахты. Хариус - неру, и вспомнилась речка Нерумчи. Щука - гудкон, правда, реки с таким названием я не встречал.

Василий засобирался в дорогу. У него не было топора, и я отдал ему небольшой и ладный топор: двумя другими я работал, остальные были в тайге. Я вывез Василия на буксире на проползавшую мимо плотоматку - все быстрее и надежнее будет, чем веслами грести. Потом поехал на рыбалку, и когда висел на сети, мимо метрах в четырехстах медленно проходила плотоматка. Было тихое летнее утро с зеркальной водой и необыкновенной слышимостью. С плота раздавались мерные удары, Василий что-то забивал размеренными ударами топорика. Ударял он бесшумно, а позже, через какую-то упругую ватную паузу, секундную подушку до меня доходил далекий звук. Я отпустил сеть, и некоторое время зачарованно слушал посреди бескрайней воды этот запаздывающий звук, и необыкновенно плотно сжималось в уже включившейся памяти и пропитанный далью старый человек, и топорик, тоже получивший теперь словно путевку в бесконечность, и этот волшебный зазор между ударом и звуком, в который будто валило среди бела дня непостижимое чудо жизни.