Газета "РЫБАК РЫБАКА" № 22,
Тихим выдался вечер и щедрым на закатное солнце. Засветло сходив за плавником, которого по берегу в избытке, складываю из трех сухих бревен что-то вроде таежной нодьи, которая и у нас, в средней полосе, незаменима холодными осенними ночами. Жарко и ровно горит дуб, как и подобает крепкому, серьезному дереву.
ВЕШАЮ ЗАКОПЧЕННЫЙ котелок над костром и спускаюсь к закидушкам. Нарезав прихваченную из дома сорожку, пойманную еще по теплу и пролежавшую в холодильнике, наживляю дольками одну закидушку. На двойник следующей насаживаю снулого ерша. Забросив закидушки, не торопясь, иду к костру и, блаженно растянувшись на лежанке, слушаю ночь.
Наступила она незаметно. Выползающие с далеких болот туманы приносят с собой в царство дубов, вязов и ольхи пронизывающую свежесть, запахи болотных трав и мха. Тихо на реке.
Сквозь спокойную полудрему послышалось назойливое "теньканье" какой-то ночной птички. Но до сознания все же доходит - звонит колокольчик закидушки! Не раз вводила меня в заблуждение неведомая пичужка, точно имитируя колокольчик, но сейчас ошибки нет - поклевка!
Иду к закидушкам. Особенно торопиться некуда: налим жаден и, наверняка, заглотил насадку. На всякий случай делаю подсечку и выбираю дрожащую на течении леску. Рывки рыбы ощущаются слабо, их гасит тяжелое грузило, волочащееся по дну, и лишь когда у берега в свете фонарика мелькает брюхо приличного налимчика, следует серия слабых толчков. Но на берегу налима словно подменили: отчаянно извиваясь, он вырвался из рук и, оборвав поводок, ползет прямо к воде. Видать, только сейчас понял, чем ему грозит это ночное приключение. А я, живо представив себе дымящуюся на сковородке налимью печень, обложенную лучком, не менее отчаянно кидаюсь на беглеца.
В эту ночь налим припозднился с выходом на кормежку да и берет вяловато: смутил его, видимо, ясный и теплый вечер. После первого звонка только через два часа басовито подает голос самодельный колокольчик закидушки, заброшенной в самую круговерть перед ямой. Звякнув несколько раз, колокольчик замолкает. Есть у налима такая привычка: сядет на крючок и робко так дает сигнал - снимай, мол. Если рыболов-налимятник смотрит в это время десятый сон, то налим терпеливо подождет и снова деликатно напомнит о себе негромким звонком. Так и будет он позванивать всю ночь, пока рыболов не проснется.
Осветив закидушку фонариком, вижу плавную раскачку колокольчика. Леску вытянуло по течению вдоль берега. Так бывает, когда на нее накрутит травы, листьев, или возьмет крупная рыба. Проверим. После подсечки чувствую приличную тяжесть, а затем и тупые толчки. Видно, взяла серьезная рыба. Вот показался и сам налим, на вид, за килограмм. Он крутанулся под берегом, пискнул в руках, а потом по-хозяйски устроился в садке. После этого - ни звонка, как отрезало. Нет так нет. Завернувшись в плащ впадаю в сонное оцепенение.
Когда перевалило далеко за полночь, и скрылась в облачной пелене луна, колокольчик звонит вновь. И опять, упираясь, выползают из черной глубины налимы - речные тати-душегубы. Напрягая сильные мышцы, изворачиваются в руках и разевают пасти с щеткой мелких зубов.
Утро пришло охватившей все тело дрожью. Ясно и морозно не по времени. Солнца нет лишь на моей сумрачной стороне, а противоположный берег рассечен на тень и алую полосу, охватившую живым пламенем прибрежные кусты и деревья. Брызги ледяной воды смывают дремотную вялость. Раздув костерок, завтракаю, отогреваясь заваренным до черноты чаем. Затем, смотав закидушки, не спеша собираюсь в путь. Идти недалеко, километра три, а по осеннему морозцу да по лесной дороге, окруженной соснами, - только в радость.
